Автор предлагает уважаемым читателям ознакомится с двумя зарисовками на тему Франции во время второй мировой. Автор заранее предупреждает, что события и герои являются вымышленными, хотя зарисовки имеют в своей основе реальные исторические события. Так же автор просит рассматривать «произведение» не как историческое, а скорее как художественное, и простить ему фактические ошибки, если таковые будут замечены. Спасибо!
***
Утро в Париже - это волшебно. Тёплое такое, солнечное утро. Молодая листва на деревьях, запах только что сваренного кофе, аромат свежеиспечённых булочек - всё это было в моём утреннем Париже. Так как и представлял. Я шёл по парижским улицам, рядом со мной шагали мои товарищи. Мы были уставшие, но счастливые. Наш путь в сердце Франции был тяжёл. Быстр, но тяжёл. Много протопанных километров за спиной, отяжелевшие мышцы тела от постоянных нагрузок, мозоли на ступнях - расплата за наше торжественное вхождение в Париж. В Париж мирный, лёгкий, я бы даже сказал романтичный. Ах, как же я отвык от этого почти за полтора месяца. Прошло каких - то 43 дня, а тихие утренние улицы - уже необычно, до замирания сердца. Шагая по Парижу, наслаждаясь им, мне нравилось думать, что я сохраню это мирное, лёгкое ощущение в груди навсегда. Совершенно спокойно воспринимались мысли о будущем, будущем светлом. Когда тяготы останутся позади, когда можно будет заниматься любимым делом. Вот бы остаться здесь и работать. Свежее парижское утро ударило мне в голову мечтами и надеждой о том, как я остаюсь здесь. Упорно тружусь, завожу семью, гуляю с женой, воспитываю детей в этом замечательном месте. Сознание пыталось объяснить, что я просто очень устал, и первые минуты спокойствия настолько хороши, что я стремлюсь их продолжить. Но это правда было волшебно. Именно о том раннем парижском утре 25 июня я вспоминал лёжа на дне воронки от разорвавшегося снаряда, с отвратительными обрубками вместо ног. Я лежал, истекающий кровью, посреди этой ледяной пустыни, посреди уничтоженного города, смертельно холодного Сталинграда. Мог ли я тогда, летом 1940 года представить что пройдёт не так уж и много времени и мы вместо душистого кофе и булочек будем получать тонны свинца и железа, что листва и мостовые Парижа сменятся снежно-кровавым месивом России. ...и снова Париж. Какой-то штурмбаннфюрер подзывает нас к себе - нужно водрузить флаг со свастикой на шпиль. Мы киваем и идём за ним. Ох, этот сладкий запах побеждённого Парижа...
***
Июнь не принёс Франции ничего хорошего. К концу месяца немцы уже топтали своими тяжёлыми ботинками улицы французских городов, они маршем прошлись по Парижу. Стало окончательно ясно — это конец прежней жизни.
Заключённое перемирие обязывало французов содержать немецкие войска,находящиеся на территории страны. Для некоторых это означало начало конца.
Муж Катрин Реджани — Луи, работал помощником в пекарне одного достаточно состоятельного господина. Когда началась война он ушёл на фронт в мае 1940, Луи прислал Катрин всего одно письмо, спустя 2 недели как ушёл из дома. Больше о ничего нём не было слышно. Катрин не получала ни писем, ни извещений. Она не знала жив он или мёртв, попал ли он в немецкий лагерь для военнопленных, нашёл ли он вечное успокоение в сырой земле Франции или скончался в плену. Может он продолжает сопротивление где-то в лесах с партизанами. Это было ей неизвестно.
Поначалу ей было очень тяжело. Катрин любила своего мужа, а теперь её жизнь почти лишилась жизненного света, лишь двое детей были её радостью. Луи был кормильцем семьи, сама она всегда сидела с детьми, стряпала, делала работу по дому. Теперь же ей предстояло самой кормить два голодных детских рта и себя саму. Отправить детей к родственникам она не могла. Немногочисленная семья Катрин погибла в первую Мировую. Её не было тогда рядом с ними, она выжила. Родственники мужа жили где-то на юге Франции, там где была создана «Свободная зона». Там наверняка было безопаснее, но где именно жила незнакомая ей родня было неизвестно и отправлять детей чёрт знает куда Катрин не хотелось.
Катрин с мужем и детьми жила в комнате на втором этаже, в здании пекарни, где трудился Луи. Хозяин пекарни ежемесячно вычитал из зарплаты Луи некоторую сумму, вроде квартплаты (которая была несколько меньше, чем если бы они снимали жильё где-нибудь ещё). Такое положение дел тогда всех устраивало, но теперь не было откуда вычитать деньги за комнату и в случае неуплаты перед Катрин и детьми маячила перспектива ночевать на улице. Хозяин пекарни согласился взять Катрин на место мужа. Это было спасением для неё. Так она могла прокормить себя и детей. Будущее стало казаться Катрин менее пугающим.
Где-то в середине июля в пекарню зашёл немецкий офицер и попросил позвать хозяина. Хозяин вышел к нему, обменявшись с немцем парой фраз, хозяин попросил Катрин оставить их вдвоём. Через некоторое время Катрин услышала как её зовёт хозяин.
К нам поселят троих немецких солдат — сказал он.
Катрин молчала.
Как ты знаешь — продолжил он — у нас есть одна небольшая комната на втором этаже, где мы храним некоторые вещи. Тебе нужно будет всё вынести из неё и подмести. Там мы разместим двоих солдат.
Где же будет жить третий?
В голосе Катрин слышались настороженные нотки. Волнение начало пробираться в её сознание, как грязные руки насильника лезут под платье.
Третий поселится в вашей комнате.
Удар молотка по голове, девять граммов свинца в висок, предательский удар ножа в бок.
***
Катрин сидела на кровати, прижав детей к себе. В дверях стоял высокий, широкоплечий человек. Как только он появился в комнате сразу стало теснее и неуютнее. С минуту Катрин и немецкий офицер молча смотрели друг на друга. Затем он положил свой вещмешок на принесённую для него кровать и представился. Он сказал, что его зовут Эрих Ранненхайт, он лейтенант и что он сейчас уйдёт, а вернётся поздно вечером и хотел бы поужинать как придёт. Достав из вещмешка некоторые вещи и аккуратно сложив их на кровати, он вышел из комнаты. Катрин молча смотрела перед собой. Страх её, после знакомства с вынужденным сожителем, никуда не ушёл. Жить под одной крышей, в одной комнате с врагом, с немецким зверюгой было выше её сил, как она считала. Она посмотрела на детей — они напуганы. Она крепче прижала их к себе и закрыла глаза. Катрин видела лицо своего мужа, он выглядел как всегда — ясный взгляд темных глаз, устремлённый в сторону, чёткие скулы, крепкий подбородок, поросший щетиной.Она прокляла войну, которая забрала у неё мужа и на его место поставила ненавистного оккупанта.
Весь день её прошёл в тревоге. Она выполняла работу в пекарне, кормила детишек, делала домашние дела. И в руках она постоянно ощущала явную дрожь. Дрожь отложенного кошмара. Вечером в их жизнь по-настоящему вторгнется ужас. Вполне реальный — из плоти и крови, с холодным взором голубых глаз. Ужас придёт и будет рядом с ней, рядом с её детьми в течении как минимум нескольких часов.
В половине десятого она уложила детей спать. К десяти часам они сладко посапывали в своих кроватках. Несомненно в их маленьких головках в это утро тоже поселился страх. И он утомил их. Катрин смотрела на них, на их невозможно мирный сон, крепкий и безостаточный, абсолютный . Дети сохраняют возможность спать безмятежно даже в таких ситуациях и в этом их дар.
В одиннадцать часов дверь тихонько открылась. В комнату вошёл Эрих. Сняв фуражку, он сел за стол. От него пахло вином и табаком .Катрин поставила перед ним тарелку с ужином. Он поднял голову вверх и посмотрел на неё, она опустила взгляд на него. Их глаза встретились. Не говоря ни слова, Катрин от быстро отошла от стола и легла в свою постель. По щекам её лились горячие слёзы. И казалось она будет безутешной.
***
Шли дни, Эрих уходил рано, возвращался поздно. Дети почти никак не общались с их вынужденным сожителем, и Катрин была благодарна судьбе хотя бы за это. Она продолжала работать в пекарне, проводить время с детьми. Обычная вроде бы жизнь, только как будто живёшь с большим инородным телом внутри, вроде ножа, который по самую рукоятку всадили в бок,не задев важных органов. Жить то можно, но как минимум выглядит мерзко.
То, что вместе с ней жил ненавистный убийца, у её сограждан порождало отвращение, как у Катрин, так и у других людей. Она порою замечала презрительные взгляды соседей. Они наверняка думали, что Катрин спит вместе с немцем. И тут её по-настоящему мучал не позор, никакой связи между ней и Эрихом не было. Её разрывал на куски страх, что такое может случится.
И однажды это случилось. Как обычно, Эрих вернулся, когда дети уже спали. Катрин поставила на стол тарелку с ужином и собиралась сразу лечь в свою постель. Но как только она сделала шаг, крепкая мужская рука схватила её за запястье. Это прикосновение обожгло кожу как раскалённое железо, она вся напряглась и почувствовала как страх заставил сердце замереть. Эрих посмотрел на неё и сказал:
Посиди со мной.
Она послушно села за стол. Казалось, к том месте где он коснулся её, кожа вся сгорела. Катрин смотрела как он ест. Он иногда поднимал взгляд на неё. Эрих не был пьян, Катрин поняла это сразу, и это ещё больше напугало её. Когда он опустил глаза на тарелку, Катрин встала и побежала к своей кровати, быстро-быстро забралась под одеяло. Те минуты которая она провела рядом с этим здоровенным немецким лейтенантом показались ей вечностью в аду. Она зажмурила глаза и желала только одного — быстрее заснуть.
Полностью погружённая в переживания, она не заметила как Эрих подошёл к ней. Одна рука зажала ей рот, другая сильным движением перевернула с бока на спину.
Не ори — сказал Эрих и вплотную прижал её к себе.
В эти секунды привычный мир Катрин рухнул. Чувство отложенного страха, с которым она почти научилась жить, исчезло. Вместо него появился кошмар, вязкий и мерзкий.
Она пыталась сбросить Эриха с себя, но это было бесполезно. Его намерения были такими же сильными как и его тело. Катрин отчаянно старалась бить его руками, сжать ноги плотнее, укусить за пальцы, которые закрывали ей рот. В самый страшный момент раздался её приглушённый крик. И сразу после этого силы покинули её. Сопротивление было сломлено. Даже подписывая второе Компьенское перемирие, генерал Шарль Хюнтцигер, не испытывал такого унижения и чувства полного, неотвратимого конца. То, что переживала Катрин было,как ей казалось, во сто крат сильнее, чем общенациональное горе всего французского народа. Она лежала под ним и плакала. Внезапно, Катрин повернула голову и увидела как из под одеял напугано выглядывают две пары детских глазок. Её сердце словно штыком пронзили, она смотрела в эти крошечные, переполненные ужасом и непониманием глаза и ничего не могла поделать.
Она не понимала как проснулась утром. Ей думалось,что после такого она должна была умереть. Катрин думала,что не сможет с этим жить, организм не перенесёт такого потрясения и её сердце обязательно разорвётся от горя. Она лежала и смотрела на утреннее солнце за окном. И она ненавидела его. Ненавидела зелёные листья деревьев, ненавидела шум на улице. Всё что теперь было связано с жизнью стало ей противным, её разум словно отторгал это. Перевернувшись на другой бок, она увидела детей. И тут , тот кусок её души, который окрасился в чёрный цвет ненависти, стал уменьшаться.
Ей было чрезвычайно страшно и стыдно. То, что дети могли видеть и слышать ночью было по-настоящему кошмарным. Мысли об этом с невероятной скоростью проносились в её голове. Самое страшное, что могло с ней случится уже случилось. А вот ребятишки могли получить травму на всю жизнь, искалеченное будущее детей — вот, чего Катрин боялась теперь. Они были тем, ради чего она жила раньше.Теперь, она чуяла, что должна продолжать жить как раньше, чтобы детям было хорошо. И ради детей, ради этой идеи Катрин вроде бы чуточку захотелось жить снова.
Через ночь Эрих опять залез к ней в постель. Ей было так же мерзко, но она не сопротивлялась. Это всё равно было бесполезным, и она очень не хотела,чтобы дети проснулись. Постепенно их ночные встречи стали регулярными. Душа Катрин вроде как загрубела, ощущения притупились. Соитие не было больше мерзким, теперь она получала от этого удовольствие. Они с Эрихом не были особенно близки днём. Разговаривали мало, только по делу. Это и не было нужным наверняка. Он жил у неё в комнате, она кормила его и давала плотское наслаждение. Этим они ограничились.
***
За почти пять долгих лет, которые прошли с тех пор как хозяин сказал Катрин, что в её комнате поселится немецкий офицер, она успела привыкнуть к тому, что раньше ей казалось невозможным. Всё шло своим чередом до января 45-го. С этих пор дела у вермахта пошли совсем плохо. На языках немецких солдат и офицеров явно стал ощущаться железный привкус надвигающейся катастрофы. Эрих часто не приходил ночевать, стал неспокойным. Пару раз он обмолвился, что в совсем скором времени они будут отступать. Катрин с трудом смогла представить, что её жизнь когда-то не будет связана с этим человеком.
В один день, Катрин шла с продуктового рынка домой. Было морозное,мрачное утро. Проходя мимо небольшой площади она увидела несколько десятков человек, которые стояли перед наспех сооружённом эшафотом. На нём шесть избитых, измождённых пытками людей, с накинутыми на шеи петлями. Она на мгновенье сбавила шаг, смотреть на то, как немцы публично казнят людей она не хотела. В конце концов, эти шестеро будут мертвы через несколько минут, а дома её ждали живые дети, которых надо покормить. Она на ходу бросила короткий взгляд на лица приговоренных и остановилась. Глаза раскрылись шире, сердце стало биться чаще. Ей показалось, что в лице одного из людей на эшафоте он узнала черты своего мужа Луи. Но этого не может быть. Она давно примирилась с мыслью, что тело её мужа уже давно где-нибудь гниёт. На эшафот поднялся немецкий офицер и произнёс короткую речь, после быстро отданного приказа, из под ног несчастных партизан выбили табуретки и их тела с хрипами задёргались на верёвках.
Катрин побежала домой, убеждая себя, что сейчас посреди площади в петле висит не её муж.
Чёрная, густая смола ненависти снова наполняла её душу.
Вечером Эрих не пришёл ночевать. Войска союзников были уже совсем недалеко от города. Немцы наспех собирались и готовились бежать как крысы. Катрин просидела всё ночь без сна. Утреннее потрясение не давало ей уснуть. Они просто сидела, уставившись в одну точку, пока на горизонте не забрезжил рассвет. И пока в комнату не вошёл запыхавшийся Эрих.
Он начал складывать свои вещи в мешок, быстро лепеча что-то про отступление и про то, что они обязательно увидятся потом, когда немцы вышибут войска союзников из Франции.
Катрин не слушала его болтовню. Она медленно встала и подошла к нему, в следующее мгновение в её руке блеснул нож, а ещё через секунду она била ножом Эриха в шею. Брызнула алая кровь, и бурля полилась наружу. Лицо немецкого лейтенанта перекосило, глаза вылезли из орбит. Женщина, от которой он получал всё, что пожелал, теперь стиснув зубы и не останавливаясь ни на минуту всё била и била его ножом. Дети проснулись и закричали. Комната была залита кровью, Эрих хрипел,он захлёбывался. В душе Катрин в тот момент не было ни уголка, который не был бы заполнен всепоглощающей, разрушающей ненавистью. Когда она наконец остановилась, за окном послышался шум боя. Союзники вошли в город раньше чем предполагало немецкое командование.
***
Прошло некоторое время после освобождения города. Катрин сложно было разговаривать с детьми, то, что они увидели однажды утром сильно поразило их. В них теперь жил страх перед собственной матерью. Катрин старалась как могла вести себя с детьми как раньше, каждое её действие, каждое прикосновение её рук было наполнено заботой. Особых раскаяний по поводу убийства Катрин не испытывала. Но она так сильно ругала себя, что это случилось на глазах её детей.
Однажды в её дверь постучали. На пороге стояли двое мужчин-французов. Один спросил её имя, она ответила. Тот кивнул второму, и второй грубо схватил Катрин за плечо и повёл вниз — на улицу. На улице она увидела ещё несколько мужчин и небольшую группу испуганных, жмущихся друг к другу женщин. Потом к ним привели ещё несколько ничего не понимающих женщин. Со временем вокруг них стала собираться толпа зевак. Потом из толпы послышались гневные крики. Потом таких выкриков стало больше и они стали злее. И тут холодная вспышка догадки озарила её разум. Все кто стоял рядом с ней, тоже имели теснейшие связи с немецкими солдатами. Общество, терпевшее захватчиков, их зверства, желало отмщения. В них возник поганый дух реваншизма, оголтелая жажда мести.
Шлюхи нацисткие!! Изувечить вас надо!
Крики толпы становились яростнее. Общее напряжение нарастало. Поочерёдно, некоторых женщин из группы хватали мужчины и отводили немного в сторону. Те двое, что явились к ней домой, схватили Катрин и привели к табурету, который стоял возле стены дома. Её усадили и под издёвки толпы начали брить. Толстоватый мужичок, приговаривая грязные ругательства себе под нос состригал её локоны один за одним. Катрин опустила взгляд. Потекли слёзы, казалось они оставят ожёги на щеках. Общество, которое не сумело дать отпор нацистам, которое по сути согласилось с ним мирно сосуществовать, теперь отыгрывалось на более слабом. В качестве тех, кто должен был расплатиться за немецкие преступления, оказались женщины, которые по разным причинам делили с немцем койку.
После того как остригли всех предательниц, им приказали снять одежду и под глумливое улюлюканье толпы повели по улицам города.
Многие плакали, пытались закрыть лицо руками, но им мешали это сделать, чтобы каждый мог заглянуть в несчастное, опухшее от слёз лицо тех, кто лёг под зверя.
Катрин больше не плакала. Она неуверенно шагала по улице города, где провела много хороших дней со своим мужем и детьми. Силы и разум оставили её, она упала.
Сегодня, третьего жануария одна тысяча пятьсот сорок четвёртого года от Рождества Христова я, дворянин Амадей Себастьян, сын Марии, потомок славного рода Альтамир-и-Кривеа начинаю повествование о необыкновенных событиях, участником и свидетелем коих мне, Волею Господа нашего Иисусу Христа, довелось стать. Я пишу эту правдивую повесть, сидя за столом в комнатушке убогой таверны «Галльский петух» маленького городка Довиль-Сюр-де-Мер1, расположенного на берегу пролива, который англичане почему-то называют «Каналом». Озлобленный зимней стужей ветер ожесточённо стучит неприкрытой ставней. На улице беспомощно стонут и кряхтят деревья, а угрюмые морские валы с орудийным грохотом разбиваются о белые от птичьего помёта скалы. Волею Провидения я заброшен в эту забытую Богом и людьми местность, но свой правдивый в каждой букве рассказ я начну с иного..
